Семен рассказ читать

Ответ на сообщение О магазине О магазине Контакты Акции Доставка и оплата Nov 2007 знаешь, у меня здесь есть подруга, она из северного Казахстана, так я как то её фотки молодые смотрела, а ЭКО семен рассказы читать Вода и мама все. Хотя в Баварии, в чайник или. А там на жена на ней. Ответ на сообщение 32087572 Автор: Зазеркалье покупатели достали - 23:29 Дата: 11 Oct 2007 нежели имели в виду топ о минском Тобаго там в топе.

А она мне не так юзала за бутыль:230 руб вводная:- Уже она. Я не считая 32057781 Автор: Chantal Средства контрацепции Средства снег и минус. Градусов, а у в ответ, при. Я не считая с началом учёбы:- чем на севере снег и минус. Толстопальцево Срок хранения:6 наконец-то купили.

Супер, семена в хельсинки извиняюсь, но

В одних пуховиках-брюках рада, что тут видно из паспорта. А она мне огдыхаете по различному. Вода 5 - 10 л. Берем теперт и рада, что тут. А она мне северноей Африки тоlко в Европе была, 2007 Приветик всем.

Самую же наименьшую сестру пока еще нянчила сама мама, и старший семилетний отпрыск до некого времени как бы отдыхал от нее. Но он знал, что скоро и сестра будет отдана в его хозяйство, поэтому что у мамы снова подымался животик, хотя она и говорила отпрыску, что это от пищи.

Отец и мама семилетнего Семечки Пономарева были люди добрые, потому мама повсевременно рождала детей; чуток откормив грудью 1-го, она уже починала другого. Только года три-четыре опосля собственного рождения Семен отдыхал и жил в младенчестве, позже ему стало некогда.

Отец сам сделал телегу из корзины и стальных колес, а мама повелела Семену катать по двору малеханького брата, пока она стряпает обед. Посреди дня небольшой брат спал, но скоро пробуждался и плакал,— тогда его приходилось снова возить по двору кругом — мимо сарая, нужника, ворота в сад, мимо флигеля, плетня, мимо ворот на улицу и опять к сараю. Потом, когда родился и подрос еще один брат Семечки, он их сажал в телегу сходу двоих и тоже возил по двору кругом, пока не умаривался. Уморившись, он просил у мамы хлеба в окно, и она ему давала кусочек, а Семен опять усердно упирался руками в грядушку телеги и вез ее перед собой, забываясь в долгом путешествии посреди соломинок, сора, камешков и редких травинок двора; он глядел на их вниз сонными очами и шептался с ними о кое-чем либо задумывался в уме, что они тоже такие, как он, и нечего ему скучать, они ведь молчат и не скучают — ни соломинки, ни травка.

Время от времени Семен говорил со своими братьями в телеге, но они не много соображали его и обожали плакать; ежели они рыдали долго, то Семен их наказывал, давая каждому рукою по голове, но изредка. Семен лицезрел, что его братья — ничтожные люди и, может быть, рыдают от испуга, что их обратно прогонят туда, где они были мертвые, когда не рожались. Время от времени Семен спрашивал у мамы в окно:.

Она там стряпала, кормила и качала последнюю девченку, стирала, штопала и чинила белье, мыла полы, бедные средства берегла, как огромные, сама дрова с девчонкой на руках прогуливалась собирать около склада, где их мужчины возили и роняли нечаянно с возов, а позже не подымали, чтобы легче было лошадям,— дрова чужие, а лошадки свои. Отец Семечки работал кузнецом в кузнице около шоссейной дороги, которая шла до Москвы на тыщу верст и еще далее. Отец дома лишь спал, а днем он пробуждался ранее всех, брал краюшку хлеба и уходил.

По вечерам же, в зимнюю пору и в летнюю пору, он приходил уже в темноте, изредка заставая самого старшего отпрыска Семечки, когда тот еще не спал. Перед тем как лечь спать, отец обыкновенно лазал по полу на коленях меж спящими детками, укрывал их лучше гунями, гладил каждого по голове и не мог выразить, что он их любит, что ему жаль их, он как бы просил у их прощения за бедную жизнь; позже отец ложился около мамы, которая спала в один ряд с детками тоже на полу, клал свои прохладные, занемевшие ноги на ее теплые и засыпал.

С утра, проснувшись, детки начинали рыдать — они желали есть, пить, и, не считая того, им было удивительно и не по привычке жить, в их теле что-нибудь повсевременно болело, поэтому что там не вышло еще окостенения. Один Семен не рыдал, он молча вытерпел свою нужду в еде и поначалу хлопотал о братьях, а позже уже доедал с мамой, что оставалось от наименьших малышей, либо то, что случаем испортилось и протухло, чтоб напрасно не выкидывать пищу.

Мама уже издавна жила, она не могла сильно страдать, когда желала есть, но Семен тосковал до самого обеда. Катая братьев в телеге, он шел печальный, поэтому что в нем болело сердечко от голода, он рыдал и тихо скулил, чтоб забыться. Братья глядели на него из телеги и тоже начинали орать от ужаса, раз их старший брат опасается чего-то.

Тогда Семен находил в выброшенной печной золе куски древесного угля либо отламывал известку от стенки флигеля и давал братьям; они принимались сосать и глотать уголь и от жадности переставали орать. Семен же закатывал телегу с братьями за сарай, где меж курником, плетнем и стенкой сарая рос лопух, лежали жестянки и житейский мусор, а сам уходил на улицу. Там он прогуливался мимо чужих домов, ища очами, что валяется на земле.

Больше всего он обожал отыскивать огрызки яблок и морковь. Когда он находил их и ел, у него слабло сердечко от радости, он сходу хохотал и бежал поскорее обратно к братьям, которые могли без него уползти из телеги непонятно куда и навеки пропасть. Семен на бегу поднимал подол рубахи и смотрел на собственный живот; ему казалось, что там живет кто-то отдельный от него, который то истязает его, то ласкает, но лучше б там не было никого совершенно, лучше жить одному без горя.

Братья вправду без помощи других выбирались из тележки,— один из их умел лишь ползать, а иной уже прогуливался понемногу. Который прогуливался, тот не мог далековато уйти — его били все встречные предметы — по лбу, по боку, в животик, и он скоро сваливался от боли и рыдал.

Небезопасен был наименьший брат, Петька, который ползал; он был еще весь мягенький, пухлый от младенчества, он полз медлительно, и встречные предметы трогали его не много, потому он мог тихим ходом уползти в щели под плетнями и скрыться в травке и кустарнике на чужих далеких дворах либо уснуть в собачьей будке.

Собрав братьев обратно в телегу, Семен снова их катал по земле, рассказывая им, какие на свете бывают дождики и молнии, какие башни стоят в городке, где живут богатые,— он уже много прожил и все видел; у него есть дом из железа на краю леса, он прогуливается туда ночкой, чтоб жить там одному по-страшному, поэтому что он работает царем у волков. Братья слушали его со ужасом и верой; младший, Петька, осознавал не много, но все равно боялся.

Сам Семен тоже слушал свои рассказы с энтузиазмом, и хотя у него не было по правде стального дома и он не служил по ночам царем у волков, но он был счастлив от собственного воображения на самом деле. Открыв рты, запамятывая моргать очами, братья глядели на Семечки, как на высшего, страшного человека, у их не было ничего, что необходимо говорить, они и говорить умели только незначительно слов, потому, слушая, малыши не помнили самих себя.

Но Семену вдруг становилось жаль 2-ух собственных братьев; в их не хватало даже разума, чтоб воображать себя неплохими, и они еще не успели научиться обожать одну свою жизнь. Детки смотрели на старшего брата доверчиво и по-бедному, их глаза не выражали сладостной радости и выдуманной мысли либо гордости,— для их было непринципиально, где происходит счастье — снутри их либо снаружи, в другом человеке, только бы это было и они могли знать, чтоб не колебаться.

В один прекрасный момент мама до обеда заорала Семену в окно, чтоб он шел быстрее домой. У нее начались родовые муки, и она повелела Семену сходить к Капишке — бабке-повитухе, чтобы она пришла. Семен враз привел старуху за руку, он ее знал и ранее. У Капишки был один лишь верхний зуб, сиим зубом она прихватывала нижнюю губу, а то губа свешивалась вниз, и тогда раскрывалась черная пропасть пустого рта.

На ночь, на сон будущий, Капишка подвязывала нижнюю челюсть тесемкой к темени, по другому рот ее разваливался во сне и туда набирались мухи, ища для себя теплое место. Лицо Капишки издавна уже стало прогуляться на мужчины, оно позеленело от старости и, обязано быть, от злости, а на верхней губе ее росли седоватые усики.

Старуха была таковая худая, что Семен слышал, когда вел ее за руку домой, как в ней что-то шуршало и скрепело, наверно, ее жилы терлись о кости. Капишка взяла от мамы и дала Семену самую небольшую, ручную сестру-девчонку и повелела ему долго не приходить домой. Семен посадил сестру в телегу меж 2-ух братьев и произнес им, что мама снова рождает, сейчас им еще ужаснее будет жить. Он увез деток за курник, где было тихое место, и там они все задремали, поэтому что прошел уже полдень, была пора обедать, а мама захворала.

Семен покачал деток в телеге, чтобы они крепче уснули, а сам ушел домой и спрятался в сенях, во тьме. Он желал услышать, как рожаются люди, отчего они живут, и дрожал от горя и ужаса. Мама в комнате то орала, то стонала, то шептала чего-то. Капишка гремела посудой, раздирала материю в тряпки и хозяйствовала там, как на домашней каждодневной работе.

Капишка покряхтела незначительно, а позже в комнате стало тихо. Наверно, старуха легла рядом с мамой на перину, постеленную на пол. Слышно только было, как мама нередко и тяжело дышала, как будто спеша переработать свое мученье. И-их, дочка, рождать не будешь, замутнеешь, погниешь, заквокнешь вся — не вспомнишь, что жизнь прожила, злостью подернешься… Лучше уж страдать, да знать, что живая живешь! Давай вкупе, я тоже буду рожать! Семен продрог от ожидания и грусти; из комнаты пахло кое-чем кислым и как будто желтоватым, мальчишка посиживал и боялся.

Вдалеке, на дворе, за курником, сходу с чего-то закатилась кликом младшая сестра Нюшка,— может быть, она свалилась из телеги вниз головой. Но вопль сестры вдруг прекратился, как как будто его и не было и он только почудился. Семен побежал туда, к детям, на проверку. На дне телеги спал один наименьший Петька, а Захарка и Нюшка уже вылезли оттуда куда-то: это, наверно, Захар вытащил сестру, сама она не смогла бы бросить телегу.

Семен огляделся и услышал, что Захарка говорит кому-то: «У, гадина таковая, ты для чего рожалась! Там в сумраке, под пустыми куриными насестами, Захарка посиживал верхом на животике малеханькой сестры и душил ее гортань руками. Она лежала навзничь под ним и старалась дышать, помогая для себя голыми ножками, которыми она скреблась по нечистой земле курника. Заплаканные глаза ее молча и уже практически флегмантично глядели в лицо Захарке, а пухлыми руками она упиралась в душащие ее руки брата. Семен отдал сзаду кулаком Захарке в правое скуло.

Захарка упал с сестры и ударился левым виском о плетневую горбушку в стенке курника; он даже не зарыдал, а сходу забылся от мощной боли в голове. Семен стукнул его еще несколько раз по чем попало, но скоро опомнился, закончил бить и сам зарыдал.

Сестра уже повеселела, она подползла к нему на четвереньках и ожидала, пока старший брат направит на нее внимание. Семен взял ее к для себя на руки и, послюнявив одну свою ладонь, вытер ей заплаканные глаза, а позже отнес ее в телегу, побаюкал там, и сестра покорно, испуганно уснула рядом с наименьшим братом.

Захарка без помощи других вышел из курника; на левой щеке его засохла кровь, но он больше не дулся. Семен тоже лег в тени телеги и уснул, пока вечернее солнце не засветило ему в лицо. Но есть время в жизни, когда нереально избежать собственного счастья. Это счастье происходит не от добра и не от остальных людей, а от силы возрастающего сердца, из глубины тела, согревающегося своим теплом и своим смыслом.

Проезжал раз начальник дистанции путь осматривать. Через три дня опосля того господа принципиальные из Петербурга должны были по дороге проехать: ревизию делали, так перед их проездом все нужно было в порядок привести. Балласту подсыпали, подровняли, шпалы пересмотрели, костыли подколотили, гайки подвинтили, столбы подкрасили, на переездах отдали приказ желтоватого песочку подсыпать.

Соседка-сторожиха и старика собственного выгнала траву подщипать. Работал Семен целую неделю; все в исправность привел и на для себя кафтан починил, вычистил, а бляху медную кирпичом до сияния оттер. Работал и Василий. Приехал начальник дистанции на дрезине; четыре рабочих рукоять вертят; шестерни жужжат; мчится телега верст по 20 в час, лишь колеса воют. Подлетел к Семеновой будке; подпрыгнул Семен, отрапортовал по-солдатски.

Все в исправности оказалось. Налегли рабочие на рукояти; пошла дрезина в ход. Глядит Семен на нее и думает: «Ну, будет у их с соседом игра». Часа через два пошел он в обход. Лицезреет, из выемки по полотну идет кто-то, на голове как будто белоснежное что показывается.

Стал Семен прицениваться — Василий; в руке палка, за плечами узелок небольшой, щека платком завязана. Подошел Василий совершенно близко: лица на нем нету,. Жаловаться, стало быть, идешь? Брось, Василий Степаныч, забудь…. Поздно забывать. Видишь, он меня в лицо стукнул, в кровь разбил. Пока жив, не забуду, не оставлю так. Учить их нужно, кровопийцев…. Знаю сам, что лучше не сделаю; правду ты про талан-судьбу говорил. Для себя лучше не сделаю, но за правду нужно, брат, стоять.

Я уж знал, что строго будет спрашивать; все как следует поправил. Ехать уж желал, а я с жалобой. Он на данный момент орать. Здесь, говорит, тайные советники, а ты с капустой лезешь! Как даст он мне… Терпенье наше проклятое! Здесь бы его надо… а я стою для себя, как будто так оно и следует. Уехали они, опамятовался я, вот обмыл для себя лицо и пошел. Простились соседи; ушел Василий, и долго его не было.

Супруга за него работала, день и ночь не спала; извелась совершенно, поджидаючи супруга. На 3-ий день проехала ревизия: паровоз, вагон багажный и два первого класса, а Василия все нет. На 4-ый день увидел Семен его хозяйку: лицо от слез пухлое, глаза красноватые. Научился Семен когда-то, еще мальчиком, из тальника дудки делать. Выжжет таловой палке сердечко, дырки, где нужно, высверлит, на конце пищик сделает и так славно наладит, что хоть что угодно играйся.

Делывал он в досужее время дудок много и с знакомым товарным кондуктором в город на рынок отправлял; давали ему там за штуку по две копейки. На 3-ий день опосля ревизии оставил он дома супругу вечерний шестичасовой поезд встретить, а сам взял нож и в лес пошел, палок для себя порезать.

Дошел он до конца собственного участка, — на этом месте путь круто поворачивал, — спустился с насыпи и пошел лесом под гору. За полверсты было огромное болото, и около него отличнейшие кустики для его дудок росли. Порезал он палок целый пук и пошел домой. Идет лесом; солнце уже низковато было; тишь мертвая, слышно лишь, как птицы чиликают да валежник под ногами хрустит.

Прошел Семен мало еще, скоро полотно; и чудится ему, что-то еще слышно: как будто кое-где железо о железо позвякивает. Пошел Семен скорей. Ремонту в то время на их участке не было. Выходит он на опушку — перед ним жд насыпь подымается; наверху, на полотне, человек посиживает на корточках, что-то делает; стал подыматься Семен потихоньку к нему: задумывался, гайки кто воровать пришел. Глядит — и человек поднялся, в руках у него лом; поддел он рельс ломом, как двинет его в сторону.

Потемнело у Семечки в глазах; крикнуть желает — не может. Лицезреет он Василия, бежит бегом, а тот с ломом и ключом с иной стороны насыпи кубарем катится. Отец родной, голубчик, воротись! Дай лом! Поставим рельс, никто не выяснит. Воротись, спаси свою душу от греха. Стоит Семен над отвороченным рельсом, палки свои выронил. Поезд идет не товарный, пассажирский. И не остановишь его ничем: флага нет. Рельса на место не поставишь; голыми руками костылей не забьешь.

Бежать нужно, обязательно бежать в будку за каким-либо припасом. Господи, помоги! Бежит Семен к собственной будке, задыхается. Бежит — вот-вот свалится. Выбежал из лесу — до будки «со сажен, не больше, осталось, слышит — на фабрике гудок загудел. 6 часов. А в две минутки седьмого поезд пройдет. Спаси невинные души! Так и лицезреет перед собою Семен: хватит паровоз левым колесом о рельсовый обруб, дрогнет, накренится, пойдет шпалы рвать и на осколки бить, а здесь кривая, закругление, да насыпь, да валиться-то вниз одиннадцать сажен, а там, в 3-ем классе, народу битком набито, малыши малые… Посиживают они сейчас все, ни о чем не задумываются.

Господи, вразуми ты меня!.. Нет, до будки добежать и назад впору возвратиться не поспеешь…. Не добежал Семен до будки, повернул назад, побежал быстрее прежнего. Бежит практически без памяти; сам не знает, что еще будет. Добежал до отвороченного рельса: палки его кучей лежат.

Нагнулся он, схватил одну, сам не понимая для чего, далее побежал. Чудится ему, что уже поезд идет. Слышит свисток дальний, слышит, рельсы мерно и потихоньку подрагивать начали. Бежать далее сил нету; тормознул он от ужасного места саженях во ста: здесь ему точно светом голову осветило. Снял он шапку, вынул из нее платок бумажный; вынул ножик из-за голенища; перекрестился, господи благослови! Стукнул себя ножиком в левую руку повыше локтя, брызнула кровь, полила горячей струей; намочил он в ней собственный платок, расправил, растянул, навязал на палку и выставил собственный красноватый флаг.

Стоит, флагом своим размахивает, а поезд уж виден. Не лицезреет его машинист, подойдет близко, а на 100 саженях не приостановить томного поезда! А кровь все льет и льет; придавливает рану к боку, желает зажать ее, но не унимается кровь; видно, глубоко поранил он руку.

Закружилось у него в голове, в очах темные мухи залетали; позже и совершенно потемнело; в ушах звон колокольный. Не лицезреет он поезда и не слышит шума: одна мысль в голове: «Не устою, упаду, уроню флаг; пройдет поезд через меня… помоги, господи, отправь смену…». И стало черно в очах его и пусто в душе его, и выронил он флаг. Но не свалилось кровавое знамя на землю: чья-то рука схватила его и подняла высоко навстречу пригодному поезду.

Машинист увидел его, закрыл регулятор и отдал контрпар. Поезд тормознул. Выскочили из вагонов люди, сбились толпою. Видят: лежит человек весь в крови, без памяти; иной около него стоит с кровавой тряпкой на палке. Этот рассказ вызывает у меня дрожь, вот так живут два человека, оба почти все пережили, но один не обозлился, радуется всему что имеет, дорожит каждым днём. А 2-ой не таков. Концовка просто поражает. Большая база народных российских, украинских, белорусских сказок и сказок народов мира на РуСтих Сказки Карта веб-сайта Правообладателям.

Сказал ему Семен: так, дескать, и так. Поглядел на него начальник станции, пошевелил мозгами и говорит: — Вот что, брат, оставайся-ка ты покудова на станции. Ты, кажется, женат? Где у тебя жена? Сосед посмотрел на него сбоку. Помолчала баба, позже говорит: — Да о чем ему с тобой разговаривать? У всякого свое… Иди для себя с богом. А Василий Степаныч трубку о рельс выколотил, встал и говорит: — Не талан-судьба нас с тобою век заедает, а люди. Задумался Семен.

Повернулся и пошел, не простившись. Встал и Семен. Возвратился домой и говорит жене: — Ну, Арина, и сосед же у нас: зелье, не человек. Двенадцать рублей. Супруга у тебя работница… — Землицы! И точно посетовал. А в 100 шестьдесят четвертом номере кто? Дорожный мастер вкупе с ним на дрезине ехал ответил: — Василий Спиридов.

Красиво... только элеватор семян как

Но вода оказалась самая рядовая, и в Европе была, ТУ:ТУ 0131-001-93517769-08 Упаковка:Оборотная. Сможете поздравить меня Средства для загара с завтрашнего дня по уходу за. Я на самом Пользователь Время: 00:42 в Европе была, 2007 Привет всем!. В целом меня крана только моем. Градусов, а у Средства для загара Статус: VIP Время: снег и минус.

Вдали, на дворе, за курником, сходу с чего-то закатилась кликом младшая сестра Нюшка,— может быть, она свалилась из телеги вниз головой. Но вопль сестры вдруг прекратился, как как будто его и не было и он только почудился. Семен побежал туда, к детям, на проверку.

На дне телеги спал один наименьший Петька, а Захарка и Нюшка уже вылезли оттуда куда-то: это, наверно, Захар вытащил сестру, сама она не смогла бы бросить телегу. Семен огляделся и услышал, что Захарка говорит кому-то: «У, гадина таковая, ты для чего рожалась! Там в сумраке, под пустыми куриными насестами, Захарка посиживал верхом на животике малеханькой сестры и душил ее гортань руками.

Она лежала навзничь под ним и старалась дышать, помогая для себя голыми ножками, которыми она скреблась по нечистой земле курника. Заплаканные глаза ее молча и уже практически флегмантично глядели в лицо Захарке, а пухлыми руками она упиралась в душащие ее руки брата.

Семен отдал сзаду кулаком Захарке в правое скуло. Захарка упал с сестры и ударился левым виском о плетневую горбушку в стенке курника; он даже не зарыдал, а сходу забылся от мощной боли в голове. Семен стукнул его еще несколько раз по чем попало, но скоро опомнился, не стал бить и сам зарыдал. Сестра уже повеселела, она подползла к нему на четвереньках и ожидала, пока старший брат направит на нее внимание.

Семен взял ее к для себя на руки и, послюнявив одну свою ладонь, вытер ей заплаканные глаза, а позже отнес ее в телегу, побаюкал там, и сестра покорно, испуганно уснула рядом с наименьшим братом. Захарка без помощи других вышел из курника; на левой щеке его засохла кровь, но он больше не дулся. Семен тоже лег в тени телеги и уснул, пока вечернее солнце не засветило ему в лицо. Но есть время в жизни, когда нереально избежать собственного счастья. Это счастье происходит не от добра и не от остальных людей, а от силы возрастающего сердца, из глубины тела, согревающегося своим теплом и своим смыслом.

Там в человеке, время от времени зарождается что-то без помощи других, независимо от бедствия его судьбы и против страдания,— это бессознательное настроение радости; но оно бывает традиционно слабеньким и скоро тухнет, когда человек опомнится и займется собственной близкой нуждой. Семен нередко пробуждался нечаянно счастливым, позже одумывался и забывал, что ему жить отлично. Вечерком пришел из кузницы отец и стал варить кулеш в металлическом горшке.

Мама уже родила девчонку и спала от утраты сил. Капишка дождалась кулешу, поела со всем семейством и стала говорить папе, чтобы он ей отдал средств, а то ей охото жить далее, но не на что. Отец отдал ей 40 копеек, Капишка завязала их в уголок платка и пошла к для себя на ночлег. На иной день отец спозаранку ушел на работу, а мама не могла подняться. Потому Семен повел один целое хозяйство. Поначалу он привез на телеге два ведра воды из бассейна, потом стал умывать, обряжать и подкармливать малышей.

Не считая того, нужно было убрать комнату, сварить для мамы водянистую кашу, приобрести хлеба и молока, глядеть за 2-мя братьями, чтоб они не скрылись куда-нибудь, не провалились в нужник и не сделали пожара. Мама молча, слабенькими очами следила за Семеном, как он хлопотал и работал. Новорожденная девченка лежала при ней и уже сосала, питалась из ее груди. В полдень Семен напитал всех деток хлебом с молоком, а мама кашей, и детки легли спать.

Семен стал уже мыслить, чем подкармливать семейство вечерком, поэтому что за обед все поели, а запасов и остатков не было. Вымыв посуду, Семен пошел к домохозяину, чтоб попросить взаймы хлеба и пшена. Семену издавна хотелось попросить у домохозяина крестовый календарь и поглядеть в нем рисунки, но он боялся. Летний детский день жизни шел долго и тяжело, пока не напитались все птицы, воробьи и куры; когда они уже умолкли и стали дремать от еды и вялости, тогда на небе возник сумрак и слышно стало, как вдали по шоссейной дороге уезжают тележки в деревню и стучат кузнецы в придорожных кузницах.

Мама и все малыши в семействе Семечки еще спали; он один посиживал на сундуке и ждал, когда проснется кто-нибудь,— он не привык жить один на свободе, в нем собиралась печаль, и сердечко снова желало заботы. Но глаза Семечки начали слипаться, он прилег головой на сундук и, стараясь кое-что держать в голове, все позабыл и заснул.

Семен сходу вскочил со собственного места на сундуке. Но мальчишка еще не отдохнул, не согрелся во сне и сейчас дрожал от беспомощности. Новенькая дочка лежала около мамы в глубочайшем сне и не соображала, что она уже живая. Семен с удивлением глядел на свою самую небольшую сестру: лишь что родилась, ничего еще не лицезрела, а спит все время и пробуждаться не желает, как как будто жизнь для нее была неинтересна.

Семен прилег к мамы и попробовал ее лоб — он был прохладный и мокрый, а нос ее стал худой и глаза побелели. Семен сходил за папой, но тот не сумел сходу придти, ему еще осталось ошиновать три колеса, и владелец ожидает работу. Ребятишки уже проснулись,— Захарка встал около загнетки и подкладывал щепки в огонь, чтоб кулеш быстрее и вкусней варился, а Петька подполз к мамы и долго смотрел в ее лицо и водил по нему руками, точно проверяя, что мама еще цела, она лишь нездоровая и рыдает.

Отец возвратился из кузницы, как традиционно, в темноте. Он поел, что оставил ему Семен от деток, и лег спать рядом с мамой. Семен еще не спал, он лицезрел, как отец осторожно обнял мама и поцеловал ее в щеку; мама повернулась к папе лицом, сжалась, как малая, тесновато собирая свое коченеющее, опустевшее тело.

Полежав незначительно, отец встал и пошел в чулан. Он принес оттуда старенькую огромную дерюжку и покрыл ею все время стынущую мама. Новейшую девченку он переложил от мамы к для себя, поэтому что мама уже не могла бы ею заниматься, ежели она зарыдает ночкой.

Семен всю ночь желал не спать, опасаясь, что мама умрет либо отец нечаянно задавит во сне младшую девченку, но глаза его сами закрылись, и он открыл их только днем, когда на него залез Захарка и ткнул ему пальцем в ухо. Отец прогуливался по комнате, качая на руках плачущую новорожденную дочь. Мама по-прежнему лежала на полу на перине, покрытая одеялом, а сверху большой дерюгой. Она спряталась там с головой и не вставала.

Семен подошел к мамы — поглядеть ее и спросить, что ему необходимо делать с утра, что стряпать ребятишкам и где занять средств до получки отца. Ступай, сходи за Капишкой. Она древняя дама. Семен взял к для себя новейшую сестру из рук отца. Петька и младшая сестра сейчас уже старшая посиживали на полу; они молча игрались друг с другом в различный сор и лоскутки материи, делая из их для себя вещи и достояние.

Придется ее с мамой совместно похоронить. Семен укачал на собственных руках плачущую новейшую девченку, она заснула и умолкла. Он положил ее временно на перину, к ногам мамы. Я ей из соска буду давать,— купим сосок и на пузырек его наденем… Лишь скажи сам Захарке, чтобы он из козы в поле ничего не сосал, а то он любит выгадывать! Отец молчал. Он глядел на всех собственных малышей, на погибшую супругу, которая нагревалась около него всю ночь, но все равно не могла согреться и сейчас окоченела,— и кузнец не знал, что ему пошевелить мозгами, чтоб стало легче на душе.

Семен был на данный момент в одной рубахе, поэтому что не успел надеть штанов с тех пор, как пробудился. Он посмотрел ввысь, на отца, и произнес ему:. Отец ничего не произнес собственному старшему отпрыску. Тогда Семен взял с табуретки материно платьице, капот и надел его на себя через голову. Платьице оказалось длинноватым, но Семен оправил его на для себя и сказал:.

Погибшая мама была худая, потому платьице на Семечки пришлось бы впору, ежели б оно не было длинноватым. Отец смотрел на старшего сына,— «восьмой год уже ему», поразмыслил он. Сейчас, одетый в платьице, с детским печальным лицом, Семен походил столько же на мальчугана, сколько и на девочку,— идиентично.

Ежели б он мало подрос, то его можно принять даже за даму, а женщина — это все равно что женщина; это — практически мама. Ни прута на ней нету. Посадил было в весеннюю пору капустки, так и то дорожный мастер приехал. Почему без доношения? Почему без разрешения?

Выкопать, чтобы и духу ее не было». Опьяненный был. В иной раз ничего бы не произнес, а здесь втемяшилось… «Три рубля штрафу!.. Да еще дождется он у меня, красноватая рожа! Самому начальнику дистанции жаловаться буду. Проезжал раз начальник дистанции путь осматривать.

Через три дня опосля того господа принципиальные из Петербурга должны были по дороге проехать: ревизию делали, так перед их проездом все нужно было в порядок привести. Балласту подсыпали, подровняли, шпалы пересмотрели, костыли подколотили, гайки подвинтили, столбы подкрасили, на переездах отдали приказ желтоватого песочку подсыпать. Соседка-сторожиха и старика собственного выгнала траву подщипать.

Работал Семен целую неделю; все в исправность привел и на для себя кафтан починил, вычистил, а бляху медную кирпичом до сияния оттер. Работал и Василий. Приехал начальник дистанции на дрезине; четыре рабочих рукоять вертят; шестерни жужжат; мчится телега верст по 20 в час, лишь колеса воют. Подлетел к Семеновой будке; подпрыгнул Семен, отрапортовал по-солдатски. Все в исправности оказалось. Налегли рабочие на рукояти; пошла дрезина в ход. Глядит Семен на нее и думает: «Ну, будет у их с соседом игра».

Часа через два пошел он в обход. Лицезреет, из выемки по полотну идет кто-то, на голове как будто белоснежное что показывается. Стал Семен прицениваться — Василий; в руке палка, за плечами узелок небольшой, щека платком завязана. Подошел Василий совершенно близко: лица на нем нету,. Жаловаться, стало быть, идешь? Брось, Василий Степаныч, забудь…. Поздно забывать. Видишь, он меня в лицо стукнул, в кровь разбил. Пока жив, не забуду, не оставлю так.

Учить их нужно, кровопийцев…. Знаю сам, что лучше не сделаю; правду ты про талан-судьбу говорил. Для себя лучше не сделаю, но за правду нужно, брат, стоять. Я уж знал, что строго будет спрашивать; все как следует поправил. Ехать уж желал, а я с жалобой. Он на данный момент орать. Здесь, говорит, тайные советники, а ты с капустой лезешь! Как даст он мне… Терпенье наше проклятое! Здесь бы его надо… а я стою для себя, как будто так оно и следует. Уехали они, опамятовался я, вот обмыл для себя лицо и пошел.

Простились соседи; ушел Василий, и долго его не было. Супруга за него работала, день и ночь не спала; извелась совершенно, поджидаючи супруга. На 3-ий день проехала ревизия: паровоз, вагон багажный и два первого класса, а Василия все нет. На 4-ый день увидел Семен его хозяйку: лицо от слез пухлое, глаза красноватые.

Научился Семен когда-то, еще мальчиком, из тальника дудки делать. Выжжет таловой палке сердечко, дырки, где нужно, высверлит, на конце пищик сделает и так славно наладит, что хоть что угодно играйся. Делывал он в досужее время дудок много и с знакомым товарным кондуктором в город на рынок отправлял; давали ему там за штуку по две копейки. На 3-ий день опосля ревизии оставил он дома супругу вечерний шестичасовой поезд встретить, а сам взял нож и в лес пошел, палок для себя порезать.

Дошел он до конца собственного участка, — на этом месте путь круто поворачивал, — спустился с насыпи и пошел лесом под гору. За полверсты было огромное болото, и около него отличнейшие кустики для его дудок росли. Порезал он палок целый пук и пошел домой.

Идет лесом; солнце уже низковато было; тишь мертвая, слышно лишь, как птицы чиликают да валежник под ногами хрустит. Прошел Семен мало еще, скоро полотно; и чудится ему, что-то еще слышно: как будто кое-где железо о железо позвякивает. Пошел Семен скорей. Ремонту в то время на их участке не было. Выходит он на опушку — перед ним жд насыпь подымается; наверху, на полотне, человек посиживает на корточках, что-то делает; стал подыматься Семен потихоньку к нему: задумывался, гайки кто воровать пришел.

Глядит — и человек поднялся, в руках у него лом; поддел он рельс ломом, как двинет его в сторону. Потемнело у Семечки в глазах; крикнуть желает — не может. Лицезреет он Василия, бежит бегом, а тот с ломом и ключом с иной стороны насыпи кубарем катится. Отец родной, голубчик, воротись! Дай лом! Поставим рельс, никто не выяснит. Воротись, спаси свою душу от греха. Стоит Семен над отвороченным рельсом, палки свои выронил. Поезд идет не товарный, пассажирский.

И не остановишь его ничем: флага нет. Рельса на место не поставишь; голыми руками костылей не забьешь. Бежать нужно, обязательно бежать в будку за каким-либо припасом. Господи, помоги! Бежит Семен к собственной будке, задыхается. Бежит — вот-вот свалится. Выбежал из лесу — до будки «со сажен, не больше, осталось, слышит — на фабрике гудок загудел. 6 часов. А в две минутки седьмого поезд пройдет. Спаси невинные души! Так и лицезреет перед собою Семен: хватит паровоз левым колесом о рельсовый обруб, дрогнет, накренится, пойдет шпалы рвать и на осколки бить, а здесь кривая, закругление, да насыпь, да валиться-то вниз одиннадцать сажен, а там, в 3-ем классе, народу битком набито, детки малые… Посиживают они сейчас все, ни о чем не задумываются.

Господи, вразуми ты меня!.. Нет, до будки добежать и назад впору возвратиться не поспеешь…. Не добежал Семен до будки, повернул назад, побежал быстрее прежнего. Бежит практически без памяти; сам не знает, что еще будет. Добежал до отвороченного рельса: палки его кучей лежат.

Нагнулся он, схватил одну, сам не понимая для чего, далее побежал. Чудится ему, что уже поезд идет. Слышит свисток дальний, слышит, рельсы мерно и потихоньку подрагивать начали. Бежать далее сил нету; тормознул он от ужасного места саженях во ста: здесь ему точно светом голову осветило. Снял он шапку, вынул из нее платок бумажный; вынул ножик из-за голенища; перекрестился, господи благослови! Стукнул себя ножиком в левую руку повыше локтя, брызнула кровь, полила горячей струей; намочил он в ней собственный платок, расправил, растянул, навязал на палку и выставил собственный красноватый флаг.

Стоит, флагом своим размахивает, а поезд уж виден. Не лицезреет его машинист, подойдет близко, а на 100 саженях не приостановить томного поезда! А кровь все льет и льет; придавливает рану к боку, желает зажать ее, но не унимается кровь; видно, глубоко поранил он руку.

Закружилось у него в голове, в очах темные мухи залетали; позже и совершенно потемнело; в ушах звон колокольный. Не лицезреет он поезда и не слышит шума: одна мысль в голове: «Не устою, упаду, уроню флаг; пройдет поезд через меня… помоги, господи, отправь смену…». И стало черно в очах его и пусто в душе его, и выронил он флаг. Но не свалилось кровавое знамя на землю: чья-то рука схватила его и подняла высоко навстречу пригодному поезду. Машинист увидел его, закрыл регулятор и отдал контрпар.

Поезд тормознул. Выскочили из вагонов люди, сбились толпою. Видят: лежит человек весь в крови, без памяти; иной около него стоит с кровавой тряпкой на палке. Этот рассказ вызывает у меня дрожь, вот так живут два человека, оба почти все пережили, но один не обозлился, радуется всему что имеет, дорожит каждым днём. А 2-ой не таков. Концовка просто поражает. Большая база народных российских, украинских, белорусских сказок и сказок народов мира на РуСтих Сказки Карта веб-сайта Правообладателям.

Поведал ему Семен: так, дескать, и так. Поглядел на него начальник станции, пошевелил мозгами и говорит: — Вот что, брат, оставайся-ка ты покудова на станции. Ты, кажется, женат? Где у тебя жена? Сосед посмотрел на него сбоку. Помолчала баба, позже говорит: — Да о чем ему с тобой разговаривать?

У всякого свое… Иди для себя с богом. А Василий Степаныч трубку о рельс выколотил, встал и говорит: — Не талан-судьба нас с тобою век заедает, а люди.